Интервью с Дэвидом Чипперфилдом

Родился в 1953 году в Лондоне. В 1977-м окончил Архитектурную ассоциацию, работал в бюро Ричарда Роджерса и Нормана Фостера. В 1984 году основал свое бюро, David Chipperfield Architects. Сейчас у него работает сто двадцать сотрудников из разных стран и есть офисы в Лондоне, Берлине, Милане и Шанхае. 

Стыдно признаться, но Дэвид Чипперфилд о нашей встрече забыл. Прибыв в его студию – крошечный, зажатый между двумя проулками домик в унылом Кемпдене, где на пыльной мостовой играют в футбол чумазые дети, – мы с фотографом Хейзел оказались лицом к лицу с растерянными пиарами. Дэвид, сказали они, очень занят – нужно срочно переделать проект музея для американцев, у них всего полдня, и все время идут совещания, а потом Дэвид полетит в Америку, к заказчикам. Нет, конечно, все знали и помнили, что мы придем. Но с Дэвидом-то нам зачем разговаривать? Достаточно просто совершить экскурсию по мастерской.

Настаивать на своем было немного неловко – люди в студии Чипперфилда и правда были страшно заняты. Десятки бородатых юношей и девушек с заправленными за уши прядями волос (удивительно, как похожи по всему миру молодые архитекторы – словно близнецы) судорожно стучали по клавишам компьютеров и бегали по крутой узкой лестнице с макетами в руках. Но отступать и уходить без интервью, ради которого я приехала в Англию, тоже показалось как-то странно. Поэтому мы с Хейзел твердо сказали, что подождем – должен же Чипперфилд в какой-то момент прерваться на кофе? Вот тогда и поговорим.

Время коротали, изучая мастерскую. Все поверхности, свободные от компьютерной техники и распечатанных чертежей, занимают у Чипперфилда макеты. Он их очень любит и считает, что трехмерная модель гораздо честнее, чем красивый цифровой рендер. Проектов – масса: концепции, конкурсы, рабочие предложения, то, что уже строится, и то, что только намечено. Свое бюро у Чипперфилда с 1984 года, за это время он выиграл штук двадцать международных конкурсов. Сейчас у него в работе одновременно тридцать объектов в разной стадии завершенности, включая таких монстров, как “Города правосудия” в Барселоне и Салерно, реконструкция кладбища Сан-Микеле в Венеции и музейного квартала в Берлине, “Город культур” в Милане и, наконец, жилой квартал в Китае. Каждым проектом, говорят экскурсоводы из местных, занимается своя команда. Каждой команде дана большая творческая свобода. Время от времени людей перемещают с участка на участок – чтобы они сохраняли свежесть восприятия и не скучали, проектируя одно и то же.

Но странное дело, несмотря на разбросанную географию и разнообразное назначение, все эти макеты выглядят пугающе одинаковыми. Нет, конечно, на самом деле они разные: картонные, пластиковые, белые, прозрачные и цветные. Что-то стоит на рельефе, что-то в городской среде. Где-то четыре прямоугольных корпуса, где-то два, а бывает еще, что они соединены друг с другом переходами. Но все равно эти сухие геометричные домики однотипны, как куски рафинада из одной коробки. И это заставляет задуматься – почему?

Ответ самый лестный: это у Дэвида Чипперфилда такой мощный персональный стиль, и он его последовательно выдерживает. У кого-то персональный стиль – гнутые титановые листы, а у Чипперфилда – кубики рафинада. Ответ самый печальный: не справляется человек с количеством заказов и работает по проверенной, хотя и скучноватой формуле. Может статься, что правда где-то посередине. Именно это я и пытаюсь выяснить, когда Чипперфилд наконец получает свою чашку кофе и передышку для беседы со мной.

Я увидела человека, который страшно устал. Волосы растрепаны, под глазами круги, и майка слегка помята. Говорит Чипперфилд медленно, видно, что человек не спал ночь, и во взгляде его тоска – он знает, что и следующую ночь спать не будет. Честно говоря, мне еще не приходилось видеть главу всемирно известной архитектурной фирмы в такой степени персональной изнуренности. Обычно люди в его положении делегируют полномочия и не расшибаются в лепешку, настолько плоскую. Тем более что у него такая чудесная командная система… Наверное, дело все же в персональном стиле – не может глава мастерской выпустить ни одного чертежа, не вникнув лично во все детали.

– Нет, – отвечает Чипперфилд, устало потирая веки. – Я не считаю, что у меня есть персональный стиль. Мне не интересно строить вычурные “подписные” вещи, мне куда важнее типология объектов, то, как они “работают”. В основе каждого нашего проекта лежит логика, рациональное обоснование. Если это есть, здание будет близко людям. Я не сторонник сложных концепций. Когда, чтобы понять здание, о нем нужно прочесть толстую книжку, это значит, что архитектор с работой не справился. Я стремлюсь к простой, прозрачной архитектуре.

Ну что же, такая самоотверженность вызывает уважение: все для людей и для пользы дела, никакого самовыражения за счет заказчика. Но что насчет самого Чипперфилда – что значит каждый проект для него лично? Какие он любит, о каких вспоминает с сожалением или разочарованием?

Чипперфилд впадает в задумчивость. Очевидно, рассуждать о своей работе в терминах “нравится – не нравится” он не привык:

Click here to preview your posts with PRO themes ››

– У каждого проекта есть свои плюсы и минусы. Бывает, что работать было приятно, а здание получилось так себе. В проекте есть три цели: построить что-то качественное, успеть вовремя и денег заработать. Два из трех – это уже результат. А больше все равно редко получается.

Звучит уныло. Как-то безнадежно выходит: сначала все рационально продумывается, потом механически выполняется – только бы вовремя успеть. Нет в этом юмора, непосредственности. Того, с чем ассоциируется у широкой публики британская архитектура, гранды которой то палатку огромную в честь миллениума построят, то проткнут лондонское небо высоткой-огурцом. Чипперфилд учился в свое время в Архитектурной ассоциации и карьеру начинал как раз у Фостера и Роджерса. Интересно, чувствует ли он себя хоть в какой-то мере частью национальной архитектурной традиции и контекста?

Чипперфилд тяжело вздыхает:

– От своих корней не уйдешь. Но британская архитектурная традиция – как и все остальные, впрочем, – в ХХ веке распылилась. Слишком сильно было влияние модернизма, интернационального стиля. Конечно, в Англии есть барочные постройки Кристофера Рена и Николаса Хоксмура, которые вызывают восхищение. Но на меня лично куда больше повлияли Ле Корбюзье, Луис Кан или Алвар Аалто. Я британский архитектор, но наследником строителя особняков Эдвина Лютиенса я бы себя не назвал.

Может быть, именно поэтому – из-за последовательной ориентации на международные стандарты – Чипперфилд и строит в основном за границей? У него и правда в Англии всего один крупный реализованный объект – Музей реки и гребного спорта на Темзе.

Чипперфилд выглядит обиженным:

– В Англии есть проблема – сколько бы ты ни построил домов за границей, тебя словно не замечают, пока ты не получишь “дома” большой заказ. А мы как-то никогда не занимались лоббированием своих проектов. Мы предпочитали участвовать в конкурсах, где оценивают не твое знакомство с нужными людьми, а качество архитектуры. Раньше мы сто процентов заказов получали, выигрывая конкурсы. Теперь меньше – мы, прямо скажем, построили немало, и на нас начали обращать внимание и приглашать персонально.

Обида на лоббизм английского строительного бизнеса – пожалуй, первая эмоция, которая прозвучала в голосе Чипперфилда. Но как же странно, что архитектор по всем меркам суперуспешный (за последние два года он построил как минимум пять крупных вещей, от художественного музея Фигга в Айове до литературного музея в Марбахе) чувствует себя ущемленным и обиженным. Очевидно, дело не в количестве строек. Может быть, это ситуация, от которой часто страдают современные архитекторы: отсутствие свободы, вынужденное подчинение технологиям, диктату заказчика, программе проекта?

Click here to preview your posts with PRO themes ››

Вопрос вызывает в Чипперфилде еще одну искру оживления. Он отвечает очень серьезно и, я бы даже сказала, встревоженно:

– Технологии дают нам огромные возможности. И общество тоже. Архитекторов вынуждают делать радикальные вещи: чем страннее выглядит музей, тем больше он привлечет посетителей. Это просто заговор, архитекторов подталкивают к неограниченной свободе. И денег дают – строй что хочешь. Но каждый архитектор должен спросить себя, зачем, по какой внутренней причине он делает те или иные вещи. Нельзя слепо подчиняться консюмеризму. Нужно быть осторожным, ответственным и дисциплинированным. От архитектуры требуют экзотического зрелища. Но жизнь – не сплошной праздник, она состоит из обыденности. И этой обыденности я хочу придать новый смысл.

Поразительное высказывание, объясняющее на самом деле ряды похожих макетов в его мастерской. Дело все-таки не в поточном производстве архитектуры. И отнюдь не в усталости, которая окрасила весь наш разговор и которая витает над всей деятельностью Чипперфилда в данный момент.

Потому что у него, конечно, есть персональный стиль, стиль мышления, он проводит его во всех постройках и, видимо, не умеет пока отстраняться – поток крупных объектов настиг его еще не так давно. Дело в том, что Чипперфилд-архитектор соблюдает творческий пост, намеренно ограничивая свое воображение, чтобы постройки его не были “показушными”. Просто кальвинизм какой-то – запретим танцы и пение ради спасения души.

Мне грустно видеть творческого человека, из принципа севшего на столь суровую интеллектуальную диету. Я не люблю гнутый на потребу публике титан, но и ригоризм меня тоже не убеждает – не говорите Чипперфилду, но это, в сущности, тоже стилистический изыск, хотя и полярный по смыслу. И мне кажется, что, дай себе Чипперфилд больше свободы, он бы меньше уставал.

Но все эти сомнения и соображения меркнут на фоне простого факта: Дэвид Чипперфилд – человек, который делает архитектуру по законам нравственности. А это позиция честная, редкая – и достойная восхищения.

Беседовала Евгения Микулина